Константин Вихров.
Когда побеждает метафизика…
Человек и система, одна из ключевых тем современной литературы, особенно ярко проявилась в творчестве писателей XX века.
Начало века – время крутых изменений в общественной жизни людей и системы, начало века – Замятин 1920, Хаксли 1930, «Мы» и «О дивный новый мир» 2 романа близнеца о человеке и системе, о свободе и равенстве, об «идеальном обществе» о творчестве, революции и развитии…
Оба романа начинаются с демонстрации равенства – причем практически абсолютного – равенства перед системой, ведь даже Благодетель у Замятина, Главноуправитель и высшие касты у Хаксли, не свободны в своем выборе и правах. Все заранее предопределено.
«Это потому, что никто не "один", но "один из". Мы так одинаковы...»
«Следовательно, быть оригинальным -- это нарушить равенство...»
«Разве не ясно, что личное сознание -- это только болезнь.»
Замятин «МЫ».
«-- Мне предложили выбор -- либо ссылка на остров, где я смог бы продолжать свои занятия чистой наукой, либо же служба при Совете Главноуправителей с перспективой занять впоследствии пост Главноуправителя. Я выбрал второе и простился с наукой. Временами я жалею об этом, -- продолжал он, помолчав. -- Счастье -- хозяин суровый. Служить счастью, особенно счастью других, гораздо труднее, чем служить истине, если ты не сформован так, чтобы служить слепо.
-- Он вздохнул, опять помолчал, затем заговорил уже бодрее. -- Но долг есть долг. Он важней, чем собственные склонности.»
Хаксли «О дивный новый мир».
Первое и почти единственное из их прав - это право умереть…
«И если там, в Операционном, она назовет мое имя -- пусть: в последний момент – я набожно и благодарно лобызну карающую руку Благодетеля. У меня по отношению к Единому Государству есть это право - понести кару, и этого права я не уступлю. Никто из нас, нумеров, не должен, не смеет отказаться от этого единственного своего - тем ценнейшего -- права.»
Замятин «МЫ».
Второе и последнее право – это право-обязаность по отношению к системе, герои Замятина – вечные работники – производственники на всех уровнях – завод, стройка, больница, литература…
« - она работает на Детско-воспитательном Заводе»
«Теперь поэзия -- уже не беспардонный соловьиный свист: поэзия -- государственная служба, поэзия – полезность…»
Замятин «МЫ».
У Хаксли другое понятие об основной обязанности перед системой – это обязанность потреблять.
«Какая это была глупость -- допускать игры, пусть и замысловатые, но нимало не способствующие росту потребления.»
«-- Мораль и философия недопотребления...
-- Люблю новое носить, люблю новое носить, люблю...
-- ...была существенно необходима во времена недопроизводства, но в век машин, в эпоху, когда люди научились связывать свободный азот воздуха, недопотребление стало прямым преступлением против общества.»
Хаксли «О дивный новый мир».
Но если присмотреться, то обе обязанности взаимосвязаны – ведь для потребления необходимо производство, а для производства – потребление и обе обязанности образуют замкнутую систему…
Девиз революций эпохи просвещения был «Свобода – Равенство – Братство», за счет чего же реализуется абсолютное равенство человеков – за счет их свободы, и оба романа единодушно демонстрируют невозможность одновременной реализации и свободы и равенства, всегда что-то торжествует за счет другого.
«Да! Вы вдумайтесь. Тем двум в раю -- был предоставлен выбор: или счастье без свободы -- или свобода без счастья, третьего не дано. Они, олухи, выбрали свободу -- и что же: понятно -- потом века тосковали об оковах. Об оковах -- понимаете, -- вот о чем мировая скорбь.»
«Я спрашиваю: о чем люди -- с самых пеленок -- молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь раз навсегда сказал им, что такое счастье -- и потом приковал их к этому счастью на цепь. Что же другое мы теперь делаем, как не это? Древняя мечта о рае... Вспомните: в раю уже не знают желаний, не знают жалости, не знают любви, там -- блаженные с оперированной фантазией (только потому и блаженные) -- ангелы, рабы Божьи...»
Замятин «МЫ».
Человеки равны также и своим происхождением – и своими способностями – и даже если создается иллюзия различности – α,β,γ… , если посмотреть глубже – все абсолютные посредственности – все герои – восторжествовавшее среднее арифметическое.
«Мы --счастливейшее среднее арифметическое... Как это у вас говорится: проинтегрировать от нуля до бесконечности -- от кретина до Шекспира... Так!»
Замятин «МЫ».
И здесь проявляется контроль системы – ибо способностями людей также наделяет система – и отбирает по необходимости, можно даже сказать что человеки – это пустой сосуд (автомат) в который система вложит нужную программу…
Но вот внезапно в средней серости появляются странные люди…
В общем случае это люди с отклонениями от среднего арифметического, и вот различие – даже в том, что все отклонения разные у разных персонажей:
Например Бернард– недоразвитый физически α – но с развитым умом – это провоцирует его ускоренное понимание что он другой, что он вне системы, другая ситуация с его другом Гельмгольцом – он наоборот переразвит по всем параметрам как физически так и умственно – что приводит его к тоске и стремлению к чему-то большему…
«Из-за насмешек он ощущал себя чужим, а стало быть, и вел себя как чужой.»
«Избыток умственных способностей обособил Гельмгольца и привел почти к тому же, к чему привел Бернарда телесный недостаток. Бернарда отгородила от коллег невзрачность, щуплость, и возникшее чувство обособленности (чувство умственно-избыточное по всем нынешним меркам) в свою очередь стало причиной еще большего разобщения. А Гельмгольца -- того талант заставил тревожно ощутить свою озабоченность и одинокость. Общим у обоих было сознание своей индивидуальности.»
«-- Но, Гельмгольц, вещи твои и в целом хороши.
Гельмгольц пожал плечами.
-- Для своего масштаба. Но масштаб-то у них крайне мелкий. Маловажные я даю вещи. А чувствую, что способен дать что-то гораздо более значительное. И более глубокое, взволнованное. Но что? Есть ли у нас темы более значительные? А то, о чем пишу, может ли оно меня взволновать? При правильном их применении слова способны быть всепроникающими, как рентгеновские лучи. Прочтешь -- и ты уже пронизан и пронзен. Вот этому я и стараюсь среди прочего научить моих студентов -- искусству всепронизывающего слова. Но на кой нужна пронзительность статье, об очередном фордослужении или о новейших усовершенствованиях в запаховой музыке? Да и можно ли найти слова по настоящему пронзительные -- подобные, понимаешь ли, самым жестким рентгеновским лучам, -- когда пишешь на такие темы? Можно ли сказать нечто, когда перед тобой ничто? Вот к чему в конце концов сводится дело.»
«-- А я хочу, -- не уступал Бернард -- От моря у меня такое чувство...-- Он помедлил, поискал слова. -- Я как бы становлюсь более собой. Понимаешь, самим собой, не вовсе без остатка подчиненным чему-то. Не просто клеточкой, частицей общественного целого. А на тебя, Ленайна, неужели не действует море?»
Хаксли «О дивный новый мир».
Но самый сложный случай, конечно, у Д-503 – у него появляется душа – источник неразумного, иррационального в жестко-заумной системе. Надо сказать, что иметь душу это самое большое преступление против системы, причем основное наказание человек выносит себе сам – ибо он начинает все чувствовать – и все чувства его навеки остаются с ним.
«-- Плохо ваше дело! По-видимому, у вас
образовалась душа.
Душа? Это странное, древнее, давно забытое слово. Мы говорили иногда "душа в
душу", "равнодушно", "душегуб", но душа -- --
-- Это... очень опасно, -- пролепетал я.
-- Неизлечимо, -- отрезали ножницы.»
«И понимаете: холодное зеркало отражает, отбрасывает, а это -- впитывает, и от всего след -- навеки. Однажды еле заметная морщинка у кого-то на лице -- и она уже навсегда в вас; однажды вы услышали: в тишине упала капля -- и вы слышите сейчас...
Замятин «МЫ».
А чувства системе ни к чему, они пережиток прошлого.
«Да потому что крылья уже не нужны -- есть аэро, крылья только мешали бы. Крылья -- чтобы летать, а нам уже некуда: мы -- прилетели, мы -- нашли. Не так ли?»
Замятин «МЫ».
Специфично вообще происхождение чувств в системе – чувства идут только через разум, через воспитание – человеки могут чувствовать только то, что им разрешено, только то, что необходимо системе – все остальное вредная патология.
Вопрос чувств тесно переплетается с вопросом природы – с отношением к ней – в обоих романах – сильная тенденция полного отрыва общества от природы: пища из нефти, синтетическая одежда и как предел родильные комбинаты и детско-воспитательные заводы, где штампуются люди – детали великого системного механизма.
И виден путь к этому механистически бесчувственному миру – когда люди забывают о своем творческом начале – начинают делать работу машин, а затем незаметно происходит их встраивание в механизм – и это уже не люди – это узлы, детали, производственные цепочки… Общество превращается в гигантскую машину, которая существует сама для себя, безо всякой цели.
«Это бодрит: видишь себя частью огромного, мощного, единого.»
«К счастью, это только мелкие аварии деталей: их легко ремонтировать, не останавливая вечного, великого хода всей Машины. И для того, чтобы выкинуть вон погнувшийся болт, у нас есть искусная, тяжкая рука Благодетеля, у нас есть опытный глаз Хранителей...»
«Вы -- совершенны, вы -- машиноравны, путь к стопроцентному счастью -- свободен.»
«Впрочем, "человек" -- это не то: не ноги -- а какие-то тяжелые, скованные, ворочающиеся от невидимого привода колеса; не люди -- а какие-то человекообразные тракторы. Над головами у них хлопает по ветру белое знамя с вышитым золотым солнцем -- и в лучах надпись: "Мы первые! Мы -- уже оперированы! Все за нами!"»
Замятин «МЫ».
«Машины должны работать без перебоев, но они требуют ухода. Их должны обслуживать люди -- такие же надежные, стабильные, как шестеренки и колеса, люди здоровые духом и телом, послушные, постоянно довольные.»
Хаксли «О дивный новый мир».
И даже если появляются люди – человеки с отклонениями – они для системы по-прежнему остаются винтиками, пусть и имеющие дефекты, она их пытается лечить, изолировать, в крайнем случае, уничтожать, ибо жизнь отдельного винтика для системы ничто…
Винтики, узлы, сложные агрегаты, снова винтики, в конечном итоге и создают систему – причем идеальную в своей механистичности.
Основное что бросается в глаза в мире Замятина-Хаксли – это абсолютная защищенность – в пределах системы человеки защищены от неожиданностей – их жизнь абсолютно детерминирована – они знают свое место в системе и знают что система сама подумает за них и решит все проблемы… Т.е. мы видим общество с абсолютной управляемостью, а проблема управления объектом сводится к проблеме управления разнообразием, которая может быть решена двумя путями: 1-й – усложнение управляющей системы, 2-й - упрощение управляемой системы. 1-й путь достаточно трудоемкий путь саморазвития и эволюции… 2-й – более простой, менее противоречивый – ведущий к быстрым и однозначным результатам. Мир Замятина-Хаксли пошел именно по второму пути – пути сокращения мира до абсолютно контролируемого участка.
«О, все будет просто, правильно и ограничено, как круг. Я не боюсь этого слова -- "ограниченность": работа высшего, что есть в человеке – рассудка -- сводится именно к непрерывному ограничению бесконечности, к раздроблению бесконечности на удобные, легко переваримые порции -- дифференциалы.»
Замятин «МЫ».
Основным методом упрощения общества – является приведение всех человеков к среднему арифметическому, как мы уже говорили выше – превращение людей в человеков в детали и узлы сложной системы общества.
Но этот, скажем метаметод, можно разбить на составляющие его приемы:
Во первых, это ограничение развития индивидов – стандартизация человеков – воспитание нужных членов общества, далее очень близкий прием ограничения знания – посмотрите – система образования здесь дает очень узкоспециализированные знания – каждый должен знать только свой участок, свое место на общем конвейере, никто не имеет общесистемной картины мира и как следствие мир представляется механистически простым.
«Ведь, как всем известно, если хочешь быть счастлив и добродетелен, не обобщай, а держись узких частностей; общие идеи являются неизбежным интеллектуальным злом. Не философы, а собиратели марок и выпиливатели рамочек составляют становой хребет общества.»
«Ведь столького сама не знаешь; от меня и не требовалось знать. Допустим, спрашивает ребенок, как устроен вертоплан или кем создан мир, -- ну, что будешь ему отвечать, если ты бета и работала в Зале оплодотворения? Ну, что ему ответишь?»
«…что вся наша наука -- нечто вроде поваренной книги, причем правоверную теорию варки никому не позволено брать под сомнение и к перечню кулинарных рецептов нельзя ничего добавлять иначе, как по особому разрешению главного повара.»
«Меня влечет истина. Я люблю науку. Но истина грозна; наука опасна для общества. Столь же опасна, сколь была благотворна. Наука дала нам самое устойчивое равновесие во всей истории человечества. Китай по сравнению с нами был безнадежно неустойчив; даже первобытные матриархии были не стабильней нас. И это, повторяю, благодаря науке. Но мы не можем позволить, чтобы наука погубила свое же благое дело. Вот почему мы так строго ограничиваем размах научных исследований, вот почему я чуть не оказался на острове. Мы даем науке заниматься лишь самыми насущными сиюминутными проблемами. Всем другим изысканиям неукоснительнейше ставятся препоны.»
Хаксли «О дивный новый мир».
Механистической простоте мира способствует еще и сознательное упрощение связей как внутри системы – сплющивание иерархий – есть по большому счету всего 2 ступени – толпа и Благодетель (Главноуправитель), так и отношений с природой – или ее отрицание или отношение как к резервации…
«Человек перестал быть диким человеком только тогда, когда мы построили Зеленую Стену, когда мы этой Стеной изолировали свой машинный, совершенный мир -- от неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных...»
Замятин «МЫ».
«У цветочков и пейзажей тот существенный изъян, что это блага даровые, подчеркнул Директор. Любовь к природе не загружает фабрик заказами. И решено было отменить любовь к природе -- во всяком случае, у низших каст; отменить, но так, чтобы загрузка транспорта не снизилась.»
Хаксли «О дивный новый мир».
Вторая группа приемов это превращение человеков в толпу – это явное и косвенное запрещение одиночества
«Проспект полон: в такую погоду послеобеденный личный час мы обычно тратим на дополнительную прогулку. Как всегда. Музыкальный Завод всеми своими трубами пел Марш Единого Государства. Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли нумера -- сотни, тысячи нумеров, в голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на груди – государственный нумер каждого и каждой. И я -- мы, четверо, -- одна из бесчисленных волн в этом могучем потоке.»
Замятин «МЫ».
«-- А все равно, -- не унимался Дикарь, -- в Бога верить естественно, когда ты одинок, совсем один в ночи, и думаешь о смерти...
-- Но у нас одиночества нет, -- сказал Мустафа. -- Мы внедряем в людей нелюбовь к уединению и так строим их жизнь, что оно почти невозможно.»
«-- Библиотека наша, -- сказал доктор Гэфни, -- содержит только справочную литературу. Развлекаться наша молодежь может в ощущальных кинозалах. Мы не поощряем развлечений, связанных с уединением.»
Хаксли «О дивный новый мир».
Третья группа это «дешевизна» всего – как говорит один из героев «вам все достается дешево» - нет необходимости прилагать усилия, напрягаться – все нужное и так дадут, а ненужного человеки и захотеть патологически не могут.
«Теперь же мир стабилен, устойчив. Люди счастливы; они получают все то, что хотят, и не способны хотеть того, чего получить не могут. Они живут в достатке, в безопасности; не знают болезней; не боятся смерти; блаженно не ведают страсти и старости; им не отравляют жизнь отцы с матерями; нет у них ни жен, ни детей, ни любовей -- и, стало быть, нет треволнений; они так сформованы, что практически не могут выйти из рамок положенного.»
Хаксли «О дивный новый мир».
Сюда же можно отнести и методы замены истинных человеческих ценностей суррогатом из острых ощущений, что опять же является одним из аспектов дешевизны – дешевизны чувств и мыслей.
« -- Все равно "Отелло" -- хорошая вещь, "Отелло" лучше ощущальных фильмов.
-- Разумеется, лучше, -- согласился Главноуправитель. -- Но эту цену нам приходится платить за стабильность. Пришлось выбирать между счастьем и тем, что называли когда-то высоким искусством. Мы пожертвовали высоким искусством. Взамен него у нас ощущалка и запаховый орган.
-- Но в них нет и тени смысла.
-- Зато в них масса приятных ощущений для публики.
-- Но ведь это... это бредовой рассказ кретина.
-- Вы обижаете вашего друга мистера Уотсона, -- засмеявшись, сказал Мустафа. -- Одного из самых выдающихся специалистов по инженерии чувств...
-- Однако он прав, -- сказал Гельмгольц хмуро. -- Действительно, кретинизм. Пишем, а сказать-то нечего...»
« -- Заменителя бурной страсти. Регулярно, раз в месяц. Насыщаемым организм адреналином. Даем людям полный физиологический эквивалент страха и ярости -- ярости Отелло, убивающего Дездемону, и страха убиваемой Дездемоны. Даем весь тонизирующий эффект этого убийства -- без всяких сопутствующих неудобств.
-- Но мне любы неудобства.
-- А нам -- нет, -- сказал Главноуправитель. -- Мы предпочитаем жизнь с удобствами.»
«Правда, и в те времена взгляды начинали уже меняться. Сам Господь наш Форд сделал многое, чтобы перенести упор с истины и красоты на счастье и удобство. Такого сдвига требовали интересы массового производства. Всеобщее счастье способно безостановочно двигать машины; истина же и красота -- не способны. Так что, разумеется, когда властью завладевали массы, верховной ценностью становилось всегда счастье, а не истина с красотой.»
Хаксли «О дивный новый мир».
Из невозможности одиночества и общей ограниченности вытекает невозможность думать – а из дешевизны – еще и ненужность – что очень удобно для системы – ведь сбить с толку можно лишь думающих – недумающие не сомневаются.
Однако самый «новаторский» прием у Замятина-Хаксли – это построение стен – внешняя стена только символика – главная стена проходит внутри героев – мало кто решается заглянуть внутрь себя – и за стену (внешнюю и внутреннюю), хотят только странные люди. А поскольку большинство не решается преодолеть стену внутри себя (а большинство и не догадывается о ней т.к. ни разу не заглядывали) – то мы имеем в наличие очень поверхностных людей, не утруждающих себя переживаниями и слепо исполняющих все приказы системы.
«-- Ну что там: знание! Знание ваше это самое -- трусость. Да уж чего там: верно. Просто вы хотите стенкой обгородить бесконечное, а за стенку-то и боитесь заглянуть. Да! Выгляните -- и глаза зажмурите. Да!
-- Стены -- это основа всякого человеческого... -- начал я.»
«Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители -- все это добро, все это -- величественно, прекрасно, благородно, возвышенно, кристально-чисто. Потому что это охраняет нашу несвободу -- то есть наше счастье.»
«О великая, божественно-ограничивающая мудрость стен, преград! Это, может быть, величайшее из всех изобретений. Человек перестал быть диким животным только тогда, когда он построил первую стену.»
Замятин «МЫ».
А для странных и переживающих существует полиция – но она по сути защищает не общество от нарушителей порядка – она защищает человека от самого себя, т.к. сильные чувства это преступление – они могут так же действенно освободить от толпы как и разум…
«Так приятно чувствовать чей-то зоркий глаз, любовно охраняющий от малейшей ошибки, от малейшего неверного шага. Пусть это звучит несколько сентиментально, но мне приходит в голову опять все та же аналогия: ангелы-хранители, о которых мечтали древние.»
«Хранители -- шипы на розе,
охраняющие нежный
Государственный Цветок от грубых касаний...»
Замятин «МЫ».
«Цивилизованному человеку нет нужды переносить страдания, а что до совершения мужественных поступков, то сохрани Форд от подобных помыслов. Если люди начнут действовать на свой риск, весь общественный порядок полетит
в тартарары.
-- Ну а самоотречение, самопожертвование? Будь у вас Бог, был бы тогда резон для самоотречения.
-- Но индустриальная цивилизация возможна лишь тогда, когда люди не отрекаются от своих желаний, а, напротив, потворствуют им в самой высшей степени, какую только допускают гигиена и экономика. В самой высшей, иначе остановятся машины.
-- Был бы тогда резон для целомудрия! -- проговорил Дикарь, слегка покраснев.
-- Но целомудрие рождает страсть, рождает неврастению. А страсть с неврастенией порождают нестабильность. А нестабильность означает конец цивилизации. Прочная цивилизация немыслима без множества услаждающих пороков.
-- Но в Боге заключается резон для всего благородного, высокого, героического. Будь у вас...
-- Милый мой юноша, -- сказал Мустафа Монд. -- Цивилизация абсолютно не нуждается в благородстве или героизме. Благородство, героизм -- это симптомы политической неумелости. В правильно, как у нас, организованном обществе никому не доводится проявлять эти качества. Для их проявления нужна обстановка полнейшей нестабильности. Там, где войны, где конфликт между долгом и верностью, где противление соблазнам, где защита тех, кого любишь, или борьба за них, -- там, очевидно, есть некий смысл в благородстве и героизме. Но теперь нет войн. Мы неусыпнейше предотвращаем всякую чрезмерную любовь. Конфликтов долга не возникает; люди так сформованы, что попросту не могут иначе поступать, чем от них требуется. И то, что от них требуется, в общем и целом так приятно, стольким естественным импульсам дается теперь простор, что, по сути, не приходится противиться соблазнам. А если все же приключится в кои веки неприятность, так ведь у вас всегда есть сома, чтобы отдохнуть от реальности. И та же сома остудит ваш гнев, примирит с врагами, даст вам терпение и кротость. В прошлом, чтобы достичь этого, вам требовались огромные усилия, годы суровой нравственной выучки. Теперь же вы глотаете две-три таблетки -- и готово дело. Ныне каждый может быть добродетелен. По меньшей мере половину вашей нравственности вы можете носить с собою во флакончике. Христианство без слез -- вот что такое сома.»
Хаксли «О дивный новый мир».
Причем идет не простое пассивное ограничение мыслей и чувств - а активное их воспитание или даже более точно дрессировка – людей насильно вовлекают в стабильную систему…
«Если они не поймут, что мы несем им
математически
безошибочное счастье, наш долг заставить
их быть счастливыми.»
«Глухой вой: гонят в город черные бесконечные вереницы, чтобы силою спасти их и научить счастью.»
Замятин «МЫ».
« -- Покуда наконец все сознание ребенка не заполнится тем, что внушил голос, и то, что внушено, не станет в сумме своей сознанием ребенка. И не только ребенка, а и взрослого -- на всю жизнь. Мозг рассуждающий, желающий, решающий -- весь насквозь будет состоять из того, что внушено. Внушено нами!
-- воскликнул Директор торжествуя. -- Внушено Государством!»
"По сотне повторений три раза в неделю в течение четырех лет, -- презрительно подумал Бернард; он был специалист-гипнопед. -- Шестьдесят две тысячи четыреста повторений -- и готова истина. Идиоты!"
«-- Да, теперь каждый счастлив, -- эхом откликнулась Ленайна. Эту фразу им повторяли по сто пятьдесят раз еженощно в течение двенадцати лет.»
Хаксли «О дивный новый мир».
Абсолютно стабильная система – гомеостаз – система, пришедшая к своему равновесию – безошибочно точно повторяющая себя в каждый последующий момент времени…[1]
«Идеал (это ясно) там, где уже ничего не случается.»
Замятин «МЫ».
Сам Хаксли в предисловии пишет:
«…но они не безумцы, и цель их -- не анархия, а социальная стабильность.»
С этого-же начинается и сам роман:
«Серое приземистое здание всего лишь в тридцать четыре этажа. Над главным входом надпись "ЦЕНТРАЛЬНОЛОНДОНСКИЙ ИНКУБАТОРИЙ И ВОСПИТАТЕЛЬНЫЙ ЦЕНТР" и на геральдическом щите девиз Мирового Государства: "ОБЩНОСТЬ, ОДИНАКОВОСТЬ, СТАБИЛЬНОСТЬ".»
Хаксли «О дивный новый мир»
Как известно – любой системе действуют 2 взаимно противоположные силы – к самосохранению и к развитию.
Можно сказать, что в мире Замятина-Хаксли – произошло превалирование первой функции – функции самосохранения – система больна иммунодефицитом гомеостаза – все внутренние противоречия разрешены – сил для развития нет – и постепенно вместе с силами пропадает и желание – мир Замятина-Хаксли не имеет будущего – он сам отказался от него.
Издревле существует 2 философские школы – диалектика, утверждающая, что мир наш находится в непрерывном движении и развитии и метафизика, говорящая, что мир неизменен.
Мир Замятина-Хаксли появился не случайно – этот мир, как и антиутопии вообще – демонстрация логического завершения существующей траектории движения общества, это невозможность на нынешнем этапе выйти за рамки старых идеалов общества и провозглашения новых.[2]
Мир Замятина-Хаксли – это большой вопрос к реальному миру – «Что если наш мир – мир метафизики?»
[1] Как видно из нашего рассмотрения выпали 2 главных героя – I-330 и Дикарь – наверное, это закономерно – т.к. оба персонажа не являются частью системы – они вне ее, противоположность ее – сила диалектического противодействия, и соответственно система не имеет на них влияния – даже уничтожая их физически, она не властна над их сущностью.
[2] До настоящего времени превалирующими были 2 идеала построения общества, назовем их условно – Капиталистический и Социалистический, оба романа ясно демонстрируют, что в принципе оба пути ведут к одному результату – победе системы над личностью. Причем роман Хаксли показывает, как это случается с обществом потребления, к которому сейчас стремится наша цивилизация. Всякое потребление предполагает выбор – но реально в обществе потребления этот выбор является мнимым – он обусловлен системой, ее выгодами и ценностями навязанных системой «выбирающим».
Февраль 2006г.
Первоисточники: